Большакова, Н. П. Мой Маслов : книга-дневник / Надежда Большакова. - Мурманск : Опимах, 2011. - 253, [2] с., [10] л. ил., портр. : ил.

Слово о Маслове Владимира Личутина (Из книги Владимира Личутина «Душа неизъяснимая».) С Владимиром Личутиным мне было общаться очень легко: не кичился, не ершился, говорил на равных. А о Виталии Семеновиче в книге «Душа неизъяснимая» писал: « . я спросил Маслова: дескать, как в тебя вошло море? какое было первое впечатление от него? Я-то, наивный, полагал на лирику настроить помора, на исповедь, на тот воспоминательный восторженный лад, когда всякая картина дальнего детства украшается счастливым лазоревым туманцем. Но Маслов сварливо, раздраженно ответил, скорее окрикнул, отчитал меня, что ты вроде бы парень взрослый, а такую чепуховину мелешь. Я спрятал глаза и настырно повторил вопрос, ибо прекрасно помню первые впечатления от парной реки, от разливной, такой цветной, искрящейся росы на траве, от стеклянного воздуха, юнко погудывающего под потоками раннего прохладного солнца. - Не помню, да не помню - и все! Какое у тебя впечатление от воздуха? Этим же живут. Оно, море, все время тут. Оно впечаталось. И не слышно оттеплился, поддался Маслов и уже поплыла память. Но голос прежней сварливости не терял, все существо писателя как бы противилось нахлынувшему воспоми­ нанию. - Ну, другое дело, когда заплавал. В третьем классе учился, сложновато было с харчами. А на Масляной, на том берегу залива, рыбачили, и был большой подход селедки. Подошла селедка, и налетел шторм. Подвалило селедки столько, что перегрузили карбаса. Карбаса выкинуло на берег, и никто рыбу собирать не стал. А у меня брат старший был на промысле. И я с другом Колькой выпросился и поехал собирать на берегу рыбу, пока не стухла, не пропала. Сколько-то подобрали — надо домой назад. Отправился карбас оттуда, повезли счетовода (деньги выдавал), нас двое мальчишек, остальные — бабы. На руле была Зоя Евлампиевна. Стали из луд выходить, такой штормина. Весла, как спички, лопнули. Бабы только кричат нам: "Держитесь за среднюю нашесть пуще". Нас и выкинуло обратно на берег. Бабы оправились, переждали чуть - и обратно в море. Может, их страх долил, но нужда пуще страха. Дома ребятишки, хозяйство. ...И вот такое в нашей жизни было в порядке вещей. Ну а я с морем вплотную тогда познакомился. Срекою же встреча состоялась куда раньше; в лодке мальчишка заплавает, как только на ноги сам подымется, оторвется от земли. Отец, Семен Виссарионович, бывало, привяжет сына к лодке, чтобы не выпал. Ведь малой всегда норовит прежде татушки на берег выскочить, долго ли тут до греха. И однажды, увидев трезвость мальчишечьего поведения, доверился сыну, не привязал. Увидал на угоре мать, кричит с реки: "Мама, я сегодня не на привязи!" Крохотная Сёмжа, деревня, больше похожая на выселок, на сторожевой пост, притулившийся о край моря: долгое время почитай лет четыреста, стояло на высоком угоре не более пятнадцати дворов, и лишь в начале нашего века пошла вширь деревня, далеко славясь по Поморью; такой маломерный погост сколько мореходов дал Руси — и не счесть, самые первые наборы в Российский флот начинались отсюда, подметали всех склонных к плаванию поморцев. И вот, опушенная березовой листвою, показалась нарушенная церквушка и ряд высоких, в два жила, задумчиво темнеющих изб по краю кряжа. Стоит Сёмжа — и ничего вроде бы с ней не стряслось, но только странно, что никто не выскочил на угор встречать нашу лодку, не толпятся бабы на косике, не толкутся, не спешат, проседая в тягучей няше, мальчишки. * * * Смею утверждать, что писатель Виталий Маслов рожден обостренной тоскою по исчезнувшей деревне Сёмже, его малой родине. Когда-то по молодости лет я писал, что «деревни рождаются и умирают, как люди». И хотя Маслову мой образ пришелся не по нутру, но я ныне остаюсь при этом мнении, что всё в природе свершается по единому циклу: рождение — умирание, старение — обновление. Другое дело, что иной, со злым, диктаторским замахом человек, пользуется этим законом природы со своею практической целью — бросить на заклание ради честолюбивой идеи миллионы ни в чем не повинных. Люди со слабой волею тоже нарушают естественный закон обновления всего сущего; они сами сводят счеты со своею жизнью, видя в ней всякую бессмыслицу, и тем самым совершают тяжкий грех, по прежним верованиям — самый страшный. И не потому ли самоубийц даже не хоронили на кладбищах, а где-то в стороне, как падаль. Люди уходят естественно, когда пришел срок, они ложатся на погост без особого страдания, смиренно и понятливо, приготовив душу и тело, уступая место на миру молодой поросли, ибо "сколько ни живи, а помирать-то нать", а "не померев — не 131