Большакова, Н. П. Мой Маслов : книга-дневник / Надежда Большакова. - Мурманск : Опимах, 2011. - 253, [2] с., [10] л. ил., портр. : ил.

болота, пожни и все, что есть в них. Видимо, это уже ценилось - из шестого класса, из Каменки, я вызывался председателем, чтобы найти и поймать коней, совсем одичавших за лето. Вообще за время учебы в 5-7 классах (после четвертого год пропустил) светлыми местами в жизни были только каникулы да многие-многие прогулы: убегал домой. Домой - всегда пешком (40 км с гаком), обратно - всегда ждал попутья, хоть до четверга. В шестом классе которую-то четверть вообще не учился: гуляла скарлатина. Вижу, что к кому-то идет фельдшер, сразу же за ним, тут же хватали за плечо - и на карантин. А мне только то и надо было, тут же на лыжи - и домой. Голодно было и тоскливо. Если спросить, когда я начал писать, я бы сказал - в шестом классе, в осеннюю распуту, когда не мог удрать домой. Задали сочинение "Один день каникул”. Помню, что сидел в школе на втором этаже в физическом кабинете, глядел в домашнюю сторону и сквозь слезы писал, чем пахнет сёмженский лес в начале мая ... Через день учитель (настоящего учителя почему-то не было) долго держал в углу, требовал признаться, откуда списал, а потом поставил единицу. Вообще же как-то вышло, что семилетку окончил на "отлично". Собрали денег и отправили в Ленинград в Мореходку. Если бы в сельхозтехникуме тоже кормили и одевали, наверное, поступил бы в сельскохозяйственный, мечтал вывести растения такие, чтобы росли в Сёмже. В училище писал рассказы, помню такие - "Из Замезенья", "Норд" (против районщиков), куда-то носил, и всем почему-то казалось, что это про какие-то давние-давние времена ... Надолго решил, что весь Я и все Мое - самая настоящая дикость ... Хотя уверен, что "Норд" можно было и сегодня писать, и он не был бы вчерашним словом. Курсе на третьем надо было что-то читать в самодеятельности на фестивале молодежи и студентов, ничего подходящего не нашел, написал сам. И вдруг - лауреата дали! Как, оказывается, просто. Вообще же должен сказать, что стихов я довольно и очень разных знал на память еще в школе, притом любил стихи, как и песни, "подлиннее". Уже в шестом классе стихов хватало, чтобы читать, не повторяясь, все сорок километров от Каменки до Сёмжи и песен, чтобы хватило на обратную дорогу, на возу. Высчитал, что, читая Маяковского, добежишь до Семжи на час быстрее, чем читая Некрасова.Песни любил с малолетства и пел много сам в лесу или где, а зимой, бывало, и дома. Помню, у Поповых я дружил сразу с двумя братьями - Толей и Валей. Влезем на печку и друг перед дружкой десяток ямщиков переберем, и народные, и "бродягу". А если из-за стенки соседка, услышав, придет с балалайкой, - и вовсе праздник. И в Каменке в пятом классе осенью, еще по воде, месяца два жил в портовом доме у Дерягиных, где почти каждый вечер собирались молодые бабы-грузчицы и пели. "Запой, Виталя!" И я запевал с печки. У них любимой песней была "У Муромской дорожки", правда, они пели "У мурманской дорожки". Бабы бывали и выпивши, и порой матюкались, но меня не смущало, они пели, и я их любил и до сих пор за версту со всеми здороваюсь. Так вот, стал я писать стихи на третьем курсе, кое-что напечатано было, но вспомнить нечего, разве то, что в Мезени в "Севере", да "Мать" в альманахе "Советское Приморье". Но эти стихи были о том же, о чем и рассказы, о чем был рассказ "Норд", о том и поэма "В сорок седьмом". Пишу порой стихи и до сих пор, но к поэзии это никакого отношения, считаю, не имеет. А перелом наступил в феврале 1956 года, когда, будучи на крейсере "Александр Невский", прочитал поэму А. Яшина "Мать и сын". Помню, даже написал кому-то из композиторов; "Что ж вы комбайны и экскаваторы в оперные спектакли на сцену тащите! Вот же она высокая поэзия, вот она Высокая музыка!» Понял, что мне так, как А. Яшин, не написать никогда. После этой поэмы до "Золотой жилы" В. Федорова читал поэм не очень много. Из всех "Золотая жила" до сих пор самая любимая. В 1958 году собрал большой материал о том, что намечаемое отключение от моря, от тральщиков некоторых поморских деревень грозит их гибелью. Никак не оформив, а может быть как-то оформив, отправил в "Советскую Россию", рассчитывая, что там сразу же поймут мою болезнь и профессионально откликнутся. Тогда еще понятия не имел обо всей структуре журналистской кухни (да и сейчас не больно знаю). Материал так и пропал, копий не было. Этот же вопрос через 10 лет поставил в своемрассуждении "Жить или не жить? ", о том же, но на новом этапе: что факт передачи свершился и деревни оказались на грани краха, рассуждал уже о методах спасения. Отдал в Архангельске одному из членов редколлегии "Севера" в надежде привлечь внимание. Он ответил, что в таком виде для печати не годится и 8