Большакова Н.П. Два романа. Мурманск, 2016.

обо мне. Говорил: с детьми, ну-ка, возьмет, любить как своих будет. Упрекал, что с нелюбимым живу и его мучаю и себя. Говорил: бросит все, приедет, заберет, новую жизнь начнем... Я молча выслушала и сказала: «Ты прав, чувств больших у меня к мужу нет, но я, ну-ка, уважаю его, почитаю как супруга. Ктебе, Алексей, тожеть, кро­ ме воспоминаний, ничего не осталось. Душа - пустая, любовь - детям принадлежит. Тем и живу... Так он, дочушка, и уехал ни с чем, а я с мужем осталась и еще троих родила. Лахэна последнего, когда мне уж за сорок было. - Зачем же вы их рожали столько?- спросила удивленная Настя. - И правда твоя, злилась, ну-ка, переживала, когда вновь беременной ходила. Мужа кляла окаянного, что покою не дает, не жалеет. Да ведь и аборты-то после во­ йны запрещены были, вот и приходилось вынашивать зачатых, а когда уж на свет появлялись, все страхи, темные мысли уходили, любовь опять верх брала. Дети - мое богатство. Вот Алексей, слышала, и в достатке жил, да без них. - А муж что, не знал о ваших к милиционеру чувствах или думал, что любви больше нет? - Насчет мужа, Настенька, другой разговор. Он знал, что я по-другому страдаю, потому напивался и буянил, из дома уходил. Гулял от меня, знала, а упрекнуть - не могла. Думала, как и я, из-за детей живет. А однажды мне и высказал: «Да накричи, об­ ругай, поплачь, только безразличной не будь». Ая не безразличная, просто очень жа­ лела его. Да и как безразличной быть, коль он мне столько детей подарил и в каждом какие-то черты отца имелись. Вот, глянь на фоты-то, в каждом отцовы черты. Лахэн, тот отцовы глаза взял. Это ему и сказала. Вроде, ну-ка, поуспокоился. Только позже узнала, муж-то, оказывается, меня очень сильно любил, от того еще больше страдал. Это он от спокойствия моего напивался и к другим женщинам ходил. Хотел, чтобы кто-то обогрел его, да видать не находил того, что искал. Опять ко мне воз­ вращался. Но никогда, никому про меня худого слова не сказал и болезнь с войны от ранения, носимую в себе, скрыл. Сколько мы с ним жили, ни разу не пожаловался. В последний месяц, перед смертью, вдруг словно очнулся. Душу мне раскрыл: как любил, мучился, как ходил за мной, оберегая, чтоб не видела, на многое мне глаза открыл... Знаешь, Настенька, я старуха уже, разбитая жизнью, родами, а по­ следний месяц с ним, ну-ка, счастлива была. Он, видно, чувствовал свой конец, только мне об том не говорил. Когда умер, врачи удивились, как он с такой болью жить-то мог, а я знать ничего не знала. - За то, что пил, гулял, дети его не осуждали? - Они на то права не имели, он им добрым отцом был. Уважали. Ему тяжелее всех приходилось. Мне мою любовь они заменили, а ему - никто. Он понимал, ну- ка, в доме души нет, вот и срывался. Жизнь наша с ним была не хуже и не лучше других. Семерых на ноги постави­ ли, образование дали, в люди вывели. А то, что сами мало имели, так это... Душа у меня за одного Лахэна болит. Он ведь все больше у бабушки с дедом жил, мужа ро­ дителей. Мои-то с Морошечного в Палану перебрались, а я как девчонкой поехала учиться, так, застав войну, в Каврале и застряла у родственников. Так и прижилась здеся. Душа болит за сына еще и потому, что вместо учебы связался с женщиной, стал у ней жить, а семьи-то нормальной и не получается... 164