Бодрова, О. А. В поисках отражения: саамы Кольского Севера в русской этнографической литературе второй половины XIX - начала XX вв. : [монография] / О. А. Бодрова ; Рос. акад. наук, Кол. науч. центр, Центр гуманитар. проблем Баренц региона. - Апатиты : Изд-во Кольского научного центра РАН, 2014.

перевод Л.П. Вельского, опубликованный в 1888 г., к которому восходят цитаты и упоминания «Калеваны» в этнографических источниках. Из взаимодействия «Калевалы» и произведений этнографической литературы рождается определенный интергекст, участвующий в процессе формирования образа саамов. Один из ведущих стереотипов, обусловленных влиянием образа Похъелы, сказочной северной страны, относится к описаниям северной природы, которая после публикации «Калевалы» начинает отождествляться с Лапландией. Чаще всего подобные параллели встречаются в беллетристике: « Показываются горы Лапландии, тоймрачной Похиолы, где чуть не погиблигероиКалевалы» [Пришвин 1956:242]; «Если идти по краю лесов, то можно, обогнув все море, добраться до Лапландии, а там совсем первобытные лесные места, страна волшебников, чародеев » [Там же: 168]. Те же ассоциации с текстом «Калевалы» демонстрирует С.Н. Дурылин, когда пишет о том, как резко испортилась погода во время его путешествия: « Лопарские колдуны, должно быть, не хотят пусппстъ нас в древнюю Пахьолу, как зовется в “Калевале ” Лопская земля» [Дурылин 1913: 41]. Ассоциативное сходство между Лапландией и Похъелой во многом проистекает из реалий северной природы. Представления о Похъеле как о мрачной, суровой стране, где пришельцев ожидает смерть, переносятся на характеристику Лапландии, северная природа которой изображается в таких же мрачных красках: «Серая полоса пустынного хребта рисовалась перед ними безлюдная и бездорожная, словно за нею в непроглядную и безрассветную глушь ложилось щхретво смерти, где только полярные вьюги рыдают над чьими-то неотпетыми могилами » [Немирович-Данченко 1903 (а): 20]; «Берега Лапландии на севере омываются северным океаном; мрачная и безжизненная пустыня широкою полосою тянется по берегам ее» [Дергачев (б): 53]; «Но каким-то зловещим и далеко не покоющим воображение зрелищемглядитв пю время океан » [Максимов 1890: 198]. Если на описание природы Кольского края образы «Калевалы» оказали большое влияние, то в гораздо меньшей степени они обусловили представления о саамах как о колдунах. Российские писатели второй патовины XIX в. охагно воспроизводят в своих текстах предания о магических способностях саамов, однако в отличие от И. Шеффера, жившего в XVI в. и буквально воспринимавшего подобные сведения, считают их суевериями. Гем не менее колдовство коигьеких саамов представшет большой этнографический интерес дгтя исследователей их культуры. М. Кастрен признается, что его в русской Лапландии более всего привлекала деревня Аскала, население которой в Финляндии и Лапландии считалось «преданным чародейству более всех других народов Севера» [Кастрен 1860 (а): 65]. Н. Дергачев передает, что «в настоящее время Лопари также славятся колдовством до такой степени, что к ним за предсказаниями обращаются чухонцы и савалаксы из Финляндии» [Дергачев 1977 (в): 43]. Помимо колдовских способностей саамов к ворожбе некоторые авторы отмечают «рассказы об искусстве волхования и о способности делаться оооротнем по своей собственной воле и в наказание за какое-нибудь худое дело» [Островскии 1889:12]. М. Касгрен приводит рассказ финского рыбака-саама, который уверял, что «в русских деревнях живут шаманы, которые, подобно Торагасу и Пэйвио, могут принимать на себя, по желанию, образ оленей, медведей, волков, рыб, птиц ит.д.» [Кастрен 1860 (а): 20]. М. Кастрен заканчивает этот рассказ комментарием, в котором пытается дать некоторую реалистическую трактовку народных суеверий об оборогничестве. « В таком превращении шаман называется у Лапландев Вироладги, у ФинновВиролайнен, чпю, по-настоящему, означаетпроспю Эстонца » [Кастрен 1860 (а): 20]. ДН. Островскии по поводу предании об оборогничестве саамов саркастически замечает. «Из этих рассказов я приведу один, исполненный горького юмора над тою 54