Блинов Б.Н. Ой тё!

Ой тё! сомневалась, что сумеет все уладить. Да и не в чем ей было оправдываться. Мое тело! Кому хочу — тому и даю. Душа — она вроде божья, а тело —то нам дано в собственное владение, распоряжайся им, как хочется. Какой здесь грех? Для того и живем. Чем же, кроме себя, порадовать? Не словами же. Мало ли что скажешь во время соития! Только откровенный дебил может верить любовным клятвам.. Любишь меня — люби такую, как есть. Вот она я, вся перед тобой, ничего со мной не сделалось, какая была — такая и осталась. Любил? Хорошо со мной было? — люби и дальше, а я не навязываюсь. Она съехала на спине с верхатуры и, убрав приставшие былинки, смело открыла скрипучую дверь. Ее дуралей, встрепанный и несчастный, стоял посреди двора. И вроде трезвый, хотя глаза выпучены, как у морского окуня. При виде букета у нее разорвался в груди к ак ой -то сосуд, и ласковое тепло разлилось по всему телу. — Витенька, — сказала она и протянула к нему руки. — Я так по тебе скучала. Судорога пробежала по его лицу. Он опустил букет и шагнул навстречу. — Это мне? Какой красивый! Весь палисад у бабки опустошил, — хохотнула она и вдруг почувствовала знобящий страх — Тебе, Марина. Тебе, моя любовь. На! И не успела она ничего понять, как красный шар метнулся ей навстречу, ударил в живот и острая страшная боль пронзила тело. — Тебе, ласточка! На! На! На! Букет отскакивал от ее тела, как мячик, не давался в руки. Оборванные лепестки застряли в сжатых пальцах, с них капала кровь. — Витенька, за что? Витя! — еле слышно шептали помертвевшие губы. Свет бледнел. Качался перед глазами теткин двор, рогатый черт прыгал, дергался, как на резинке, и скалил гнилые зубы. — Убил! Зарезал! Люди добрые! — прорвался заполошный теткин крик. И день померк. Стало темно, тихо, покойно. 55