Блинов Б.Н. Эти тёплые дни.

Борис Блинов там, в основном, и проводила время. Если находишься в ком­ нате, слышен был визг, крики, шум за дверью, а иногда раз­ давался дружный топот пробегающей ватаги, будто гнали по коридору стадо парнокопытных. Разделение жизни по комнатам было достаточно условным. Все про всех все знали, как в коммунальной квартире. Да никто и не пытался что-то скрывать. Общая совесть определяла правила поведения. Поступали так, чтобы не стыдно было перед соседями. Коллективное общество, своя среда, в делах и поступках которой равнялись на общественное сознание. А оно, кстати сказать, было дос­ таточно разнообразным, не очень сковывающим свободу про­ явлений, особенно для детей. Часто мама не выдерживала гвалта за стеной и «шла разгонять», утихомиривать буйную ребятню. На пару минут становилось тише, кого-то забирали родители, мама затас­ кивала нас с братом в комнату. Но ненадолго. Во-первых, мы и здесь мешали ей готовиться к урокам, во-вторых, начинали стучаться приятели и звать на выход. Мама вынуждена была нас отпускать из-под домашнего ареста. Отец, или как мы с братом его звали, «батя», не принимал во внутренней жизни активного участия. Он подключался к жизни дома и семьи только в самых критических обстоятель­ ствах. Думаю, потому что его жизненный опыт расходился с практикой большинства. Нормальной семейной жизни у него ведь не было никогда, и, видимо, нашу детскую жизнь он оце­ нивал с некоторым коэффициентом отстраненности. Граж­ данская война, безотцовщина, фактическое сиротство способ­ ствовали большей зрелости и самостоятельности, чем наше, срав­ нительно благополучное детство. На наши провинности и проделки он не обращал внимания до той поры, пока мама, со свойственной ей категоричностью, не ставила вопрос ребром. Уверенность в нашей кристальной честности настолько не вызывала у нее сомнений, что она даже перед знакомыми без ложной скромности могла заявить: «Мои мальчики —очень честные». Когда такие фразы произносились при мне, стано­ вилось неловко от ее наивности. В принципе, я ничего не имел против честности, но это достойное качество воспри­ нималась мной не столь безоговорочно. Категорического им­ ператива во мне не существовало, то есть внутренней оцен­ ки «можно-нельзя» не было. 266