Блинов Б.Н. Эти тёплые дни.

Морпехи не простужаются —Это, думаю, получится. А вот с отпуском —никак, лишнего обещать не буду. —Ладно, Порогин, я тебе верю. Вот все, о чем говорили, сделаешь, тогда приходи, подпишу любую бумагу. А пока — извини. Ширяев первый раз увидел, как у человека отпадает челюсть. —Вадим Дмитрич! —прорезался голос. —Да вы же меня в тюрьму, вы под нож меня, под танк! За что? Я на все согласен, обещал —сделаю. Но время, время-то какое! До суда не успеть. Зачем же я вам врать стану! Не тронем Малкина —клянусь! Поверьте! Я вам сыном присягаю —волос с головы не упадет. Буду приходить, если скажете, докладывать каждую неделю. Ширяев отрицательно качал головой. —Как вас еще просить, Вадим Дмитрич! Не могу я сейчас сесть, права не имею... Вы всего не знаете, поверьте мне! Хотите, на колени перед вами встану? Подбородок его нервно дергался, на глаза наворачивались слезы. В дверь слегка постучали, и заглянула жена: —Что у вас тут за шекспировские страсти? —Закрой дверь! —резко бросил Ширяев. Дверь со стуком затворилась. —Что же я, совсем подонок? Сына не пожалею? —тихим сдавленным шепотом произнес Порогин и, как школьник, шмыгнул носом. «Соврешь ведь, мерзавец», —думал Ширяев, не чувствуя к нему ни жалости, ни сострадания. Но все же и надежда слабая теплилась: он же не какой-то одинокий волк —жена есть, сына любит. —Учти, я приеду, проверю. Давай бумагу. Ширяев поставил свою подпись, все же чувствуя, что со­ вершает нечистое. Порогин поспешил к выходу. —Семгу забери свою, браконьерскую, —окликнул его Ши­ ряев. Порогин не отнекивался, взял. Жена гремела на кухне посудой. Чем громче звон, тем хуже настроение —такая установилась сигнализация. «Чего мы делим-то? В чем причина?» Он был уверен, что и она ее не назовет. Не сложилось как- то после рыбалки и тянется, как хронический пиелонефрит, ноет и ноет. 187