Блинов Б.Н. Эти тёплые дни.

Морпехи не простужаются —Ну как, еще осталось два, да и мало ли —аккумулятор, запаска. У нас такие ухари, что пальца в рот не клади. —Ну тогда спасибо, —сказал Ширяев. —Да я не к тому... Главное —начать трудно, а куроченную, ее в момент разнесут. И вам лишние заботы, и нам неприят­ ности... Все же о людях тоже надо думать. У меня жена вчера весь день валидол глотала, за сердце держится. Сын пришел с улицы весь в слезах, дразнят его, играть не хотят. В гарнизоне ведь заняться нечем, бабам только дай повод лясы поточить... А я не виновен, да перед ними виноват, не могу их защитить. Глаза его напряженно щурились, крупный кадык прошел вверх-вниз по мускулистой шее. —Не расстраивайся, раз не виноват, ничего тебе не грозит. —Виноват —не виноват! Кого здесь интересует? Главное — что я не свой, потому что в их игры не играю, честно хочу служить, ни перед кем не заискивать —а кому это понравится? Он замолчал, нервными, быстрыми затяжками докурил си­ гарету и щелкнул «бычок» к дверям. —Ну, было у меня, не отказываюсь! Так что же теперь, всех собак на меня вешать? —Что было-то? —Отсидел год за драку. Так они ведь слух пустили, что по ней, по сорок четвертой, за воровство. А у меня двести шестая, хоть документы посмотрите. Гадят, где могут! Кафтанов своих подговорил, и все на меня теперь валят. —С чего ты взял? Там объективно разбираются. —Да вы что! Я как зашел, он сразу меня за горло взял: «Старый знакомый! Давай, выкладывай!» Я Омелина знаю, он и полушубки хотел на меня повесить, да сорвалось. —А что, с полушубками тоже они разбираются? —Да, там через гражданских сбыт шел, запутанное дело. —Что же ты от меня-то хочешь? —спросил Ширяев. Порогин почти вплотную приблизил к нему вспотевшее лицо: —Вадим Дмитрич, скажите им... закройте дело, возьмите свое заявление обратно, иначе они не уймутся! —Я могу обещать: если почувствую, что подставляют тебя, я этого не допущу. —Вы их не знаете, они так сделают... —Не сделают, я не дам, —заверил Ширяев. —Да сможете ли, Вадим Дмитрич? —спросил Порогин, и в голосе его звучала боль. 167